В той жизни я очень плохо себя вел, не чтил богов, в моменты великой мировой скорби в качестве протеста по ночам запускал в небо петарды, разыгрывал пошлые сценки в храме, от безделья заставлял своих рабынь и рабов совокупляться со свиньями, поэтому наказан. Я оболтус и живу в одной комнате с Джоном, имею счастье по утрам встречаться с комендантом общежития. Она похожа на тех свиней, которые участвовали в оргиях. Её зовут Любовь Николаевна. Она наша мачеха. А мы её поросятки -- грязные и шаловливые. У Любви Николаевны есть один золотой зуб. Она думает, что это красиво. Она плачет по ночам в подушку, потому что у неё нет своей собственной квартиры. Она может зайти в твою комнату и начать копаться в грязном белье. У неё руки чешутся -- дай ей чего-нибудь поискать. Начинала она свою карьеру на женской зоне, была самым настоящим дубаком. Как никто другой она знает, как справляться с нынешними студентами. Но я плевал на неё с высокой колокольни. Всё равно хожу пьяный и пою по ночам песни под гитару.
    Мне нужно пробраться незамеченным в комнату на первом этаже. Комендант не должен меня видеть. Все явно знают, что нужно всем мальчикам от флейтистки, что живет в комнате под номером 100. По словам Любви Николаевны -- это комната разврата.
    У меня фамилия Мартин, я настоящий ребенок своего времени, я не ошибся, не ошибся, попав в 1996 год, год ожиданий, год надежд. Я пишу для нашего государства новую конституцию. Я уже пятый год подряд отмечаю Международный день свободы печати. Я знаю точно то, что рутина закончилась, настало время реформ. Надо смело идти в ногу со временем. Как поется в одной замечательной песне: "Это даже хорошо, что пока нам плохо." Только вот в чем беда -- нам уже пять лет плохо, а когда же будет хорошо? Но все эти внешние проблемы полчая чушь по сравнению с тем, что от меня ушла Надя и умер Глеб. От меня ушла Надя и погряз в разврате. Я слушаю Emmeylou Harris композицию "Here, Тhere Аnd Everywhere" и понимаю, что не так получается у меня. Оказывается, что любовь -- это ВСЁ. Я наконец-то понял, в моей конституции главной статьей должна быть любовь. Я понял это и просимулировал. Сволочь!
    Я ворвался в чужую симфонию. Чем я не нота "До"? С меня всё начинается. Я -- пример для других. Я знаю главное -- девушка, лежащая рядом со мной, флейтистка. Она играет на флейте. Она блондинка. Она б…дь, и это прекрасно, потому что на дворе 95 год, целомудрие не в цене. Я сказал:
    -- Ты сыграешь мне на флейте?
    -- Поцелуй меня в ягодичку, Март. Как было бы здорово, Март, если бы меня звали Мартой. Мы бы с тобой обязательно поженились.
    -- Я жениться не буду.
    -- Да, нет. Ты - Март, я - Марта... А если бы у тебя была фамилия Мартов -- это был бы просто полный улет.
    -- У меня не Мартов фамилия, я -- Мартин.
    -- Так, Март...ин -- это твоя фамилия, а я думала имя.
    -- У меня нет имени.
    -- Как так?
    -- Всё очень просто.
    -- Значит ты еврей?
    -- Смотри в оба.
    -- А откуда тогда у тебя изящная фамилия?
    -- Ты думаешь, она очень изящная? От папы.
    -- А у папы откуда?
    -- Соответственно, от дедушки.
    -- Здорово с тобой, Мартин! Веселый ты. Мне интересно с тобой...
    -- Мне с тобой тоже... интересно.
    -- Март, а почему ты ко мне давно не приходил?
    -- Случая не было.
    Я вспомнил, как лечился от лобковых вшей. Конечно же, это она меня заразила. Она всегда одаривает меня какой-либо новой заразой.
    Она не умолкала:
    -- Значит, это случайность?
    -- А как же. Еще какая.
    -- Март, ты не как все мужчины...
    -- Чем же я отличаюсь?
    -- Ты не спишь. Мужикам же, как правило, всем одного и того же надо. Коитус и... Спать. А ты не спишь.
    -- Мне просто не хочется.
    -- Это хорошо, мне тоже.
    -- Чё ж хорошего?
    -- Мне интересно, сколько будет продолжаться наше счастье?
    -- Ты об этом не думай, ты живи одной ночью.
    -- Но всё-таки?
    -- По крайней мере, до утра наше с тобой счастье продолжится.
    -- А тебе этого достаточно?
    -- Отвечу вопросом на вопрос: ты в газете случайно не работаешь?
    -- Нет. Март, до утра я тебя никуда не пущу.
    -- Счастье до утра. Хорошо. Я согласен.
    -- А я не спрашиваю твоего согласия.
    -- Значит, я в плену до утра.
    -- Получается, что так.
    -- Ну хочешь, если тебе нравится такая игра, до утра я буду звать тебя Мартой?
    -- Хочу.
    -- А я буду звать тебя - Март.
    -- Добро, Марта.
    -- Добро, Март.
    Она ночь на пролет играла мне на флейте. Флейтистка -- это прочерк в моей жизни. Это моя путаница. Это мой пунктир. Она говорит, что у нее был муж. Врет. Мужа у неё никогда не было. Эта разукрашенная блондинка -- достояние общественности. Она гораздо лучше делает минет, чем играет не флейте.
    Флейтистка похожа на букву "Ж"... Такая же симметричная.
    За окном коллаж. Свиньи резвились с комендантом, а Глеб Всякий запускал петарды. Пацифисты пахали землю. Антиглобалисты разводили костры. С небес летели парашютисты. Это были маджахеты, арабы-наемники и чеченские добровольцы. Коктейль выстрелов из разнокалиберного оружия. Моя земля опять поливалась кровью. О, бедная моя земля! Насколько долго будет продолжаться твое кружение по космосу?
    -- Ты слышишь, стреляют? -- обратился я к флейтистке.
    Она перестала играть на флейте.
    -- Араб смотрит в наше окно. Смотрит и улыбается. На небе рой парашютистов. Это мгла. Это миссия. Сыграй им на флейте гимн смерти! -- я выбил стекло и закричал во всё горло:
    -- Христос воскрес!
    А с улицы до меня доносились возгласы:
    -- Аллах агбар!
    Я же опять напряг связки:
    -- Христос воскрес!
    Возле самого окна глядел мне в глаза смуглый тип:
    -- Аллах агбар!
    Я подошел поближе к подоконнику и сказал:
    -- Ты тоже прав, брат.
    Он же дал короткую очередь вверх из автомата Калашникова, улыбнулся и побежал в сторону центра города. Перед тем, как скрыться за углом дома араб крикнул:
    -- Аллах агбар!
    Я же присел перед подоконником на корточки:
    -- Я тоже думаю, что Христос воскрес.
    Флейтистка опять фальшиво заиграла лиричную мелодию, а ветер сквозь разбитое окно раздувал её обесцвеченные волосы.
    -- Хорошо играешь, -- сказал ей я, -- тебе жалко разбитого окна?
    Она на секунду остановилась.
    -- Нисколько.
    Я закричал во всё горло:
    -- У тебя есть с чего пострелять, девушка, играющая на флейте? Самое время стрелять -- 96 год! Не время мяукать и флиртовать! Надо наотрез отказаться от тишины и покоя. Душа нараспашку!.. Этот гнойниковый нарыв вот-вот и лопнет. Мы нарушим тишину. Я наслышан, что это многим не нравиться. Это хорошо, что Ельцин не пошел на переговоры с Дудаевым. Насилие -- это параграф внутри главы государства. Сыграй мне, девочка, на флейте Oxygene Jean Michel Jarre! Дай мне парабеллум! Стекло вдребезги разбито! Ну и черт с ним! Мы будем спать под открытым небом. Нам больше не нужно закрытых помещений!
    К окошку подошел и некоторое время внимательно слушал Глеб Всякий.
    -- Залезай к нам, Глеб! У нас тут здорово! Посмотри на небо. Видишь -- это летят вольные люди. Надо что-то сделать. Они посягают на нашу свободу. Но я не говорю, что они не правы. Я говорю -- Христос воскрес!
    Глеб же, недолго думая, продолжил:
    -- Во истину воскрес!
    -- Это страшно Глеб, когда в пасху на российскую землю спускается арабский десант.
    -- Тебе надо завязывать пить, Март, -- попытался пожалеть меня Глеб.
    -- Я не пил, Глеб. Просто солнце очень активное. Смотри, какое оно активное! Солнце было таким же осенью 89-ого, когда мой любимый президент прыгнул с моста. Пьяный был. В подмосковном лесу. И народ уже тогда почуял в нем своего героя, народ начал болтать, что Борис Николаевич шел от любовницы. А ты бы, Глеб, прыгнул из-за любимой девушки с моста?
    -- Я же не дурак, Мартин.
    -- А я бы прыгнул.
    Мне надоело болтать и я предложил Глебу:
    -- Хочешь немного пострелять в парашютистов? У меня есть парабеллум.
    Глеб сказал:
    -- Хочу.
    И мы с Глебом немного постреляли в парашютистов. Пасха прошла на славу.
    К утру, когда я редактировал очередную главу конституции, передавали новости, что на улице Патриотической найдено четыре трупа, по документам определили, что это туристы из Объединенных Арабских Эмиратов. А Судане разбился о здание Ан-24. Погибли все 53 человека на борту. Я подумал, что это опять мы с Глебом виноваты. Я спустился к флейтистке, ей столяр вставлял новое стекло в оконную раму. Я спросил:
    -- Ты видела Глеба?
    Она сказала:
    -- Тебя комендант к себе вызывает. Хочет выселить из общежития.
    Я сказал:
    -- Хорошо.
    Она сказала:
    -- Ты мне флейту сломал.
    Я сказал:
    -- Зато помнишь, как здорово вчера падали парашютисты?
    -- Помню.
    Аминь.
    
    
    ИСТОРИЯ седьмая: романтическая.
    О ТОМ, КАК МАРТИН РЕШИЛ СВЯЗАТЬ СВОЮ СУДЬБУ С ПРОСТИТУТКОЙ.
    12 мая 1996 года. г. Кемерово.
    Мои причиндалы разрешили пока оставить у кастелянши в каптерке. С собою я прихватил только свою конституцию и пошел по миру. Здравствуй мир! Я вышел из подполья! Я твоё дитя! Разреши мне причалить к твоим берегам, большой мир! У тебя очень большая жопа, Мир. И именно я попал в эту жопу.
    Мир встретил меня прохладой. Я теперь новый прокуратор Иудеи. Я ставленник. Вы думаете, что я еврей? Нет, я русский. Я новый русский. Я по-новому думаю, по-другому живу, у меня иные ценности. Однажды Глеб Всякий сказал, что у меня еврейская фамилия. Мартин. Ерунда. У меня российская фамилия. И теперь я миную пропасть между мной и миром. Я пошел в люди. У меня не было выбора. Общага закрыла за мной двери. Мне сказали, что я балагур и нарушитель спокойствия. От меня устала общественность. Единогласно без зазрений совести на заседании у коменданта общежития проголосовали за то, чтобы меня выставить на улицу. Это мы называем демократией. За меня некому было заступиться. Глеб умер. Надя порвала со мной все связи. Я один, но это не значит, что я одинок. Пропади ты пропадом, сборище демократичных недоделков! И я пошел.
    Город благоухал выхлопными газами. Шумно. Тесно.
    Я зашел в детский мир и купил на последние деньги маленький пропеллер. Встал по ветру. И пропеллер закрутился. И музыка заиграла. И я понял, что для счастья ничего больше не надо. Только ветер, только ветер, который уносит черти куда эти выхлопные газы. Люди, вылезайте из машин, пройдемся пешком! Купим все по такому маленькому пропеллеру и полетим! Вставайте со мной рядом! Поверьте мне, это счастье, когда у тебя в руках пропеллер. Какие-то разини наблюдали за мной.
    -- Я нормальный, люди! Я просто герой нашего времени! У настоящего героя нашего времени должен быть именно пропеллер в руках, ни руль, ни автомат, ни штурвал, ни радиотелефон, а пропеллер.
    Я сделал реверанс и пошел дальше. Спрятался в толпе прохожих, спешащих по своим делам. Я не буду брать реванш. Проигрывать тоже нужно уметь. Эту жизнь я проиграл. Жопа везде. Запах не выветривается потому, что каждый гражданин России не взял в руки по одному пропеллеру. Машите хотя бы руками, люди! Вспомните о том, что вам нужна новая конституция.
    Но людям до меня нет никакого дела. Когда мой пропеллер крутится на меня еще обращают внимания, а когда я говорю меня никто не слышит. Давайте слушать друг друга, люди. Это ведь целая наука - уметь слышать другого.
    Я подошел к витрине магазина. Девушка мыла стекло. Красивая девушка со стройными ногами мыла стекло. Она улыбнулась мне. Я ответил ей. Она подмигнула мне, а я пошел дальше. Что я ей могу предложить? У меня ничего нет: только игрушечный пропеллер, незаконченная конституция и ни копейки в кармане.
    Я ходил по улицам, вокруг что-то происходило. Вокруг кипела жизнь. В парке, не стесняясь прохожих, целовались шестнадцатилетние малолетки. Где мои шестнадцать лет? Утонули в бутылке со спиртом. Где я буду сегодня ночевать? В подвале? Я хочу задать этот вопрос Борису Николаевичу Ельцину. "Не держали тебя в ежовых рукавицах," -- сказала бы мама. Не держали. Я сел на лавочку в парке. Вдруг я увидел маленькую книгу видимо оставленную кем-то. Я взял её в руки. Книжонка была изрядно потрепана. Это был "Герой нашего времени" Лермонтова. Я открыл в середине. Читаю: "Если это покажется вам смешным, пожалуйста, смейтесь. Предупреждаю вас это не огорчит меня ни сколько" Как рано умер Лермонтов, и так много успел. Холодало. Я положил за пазуху находку, двинулся дальше.
    Вышел из парка. Неподалеку остановилась машина. Стекло опустилось.
    -- Садись, молодой человек, доставим по назначению.
    За рулем сидел мужчина лет тридцати.
    Я сказал:
    -- Спасибо, я уже пришел.
    -- Ну, как хочешь, -- игриво сказал мужчина, поднял стекло и резко рванул вперед.
    Я подумал, будь на моем месте Ваня Солнцев -- он непременно поехал бы, надо рассказать Ване, где можно встретить себе пару.
    
    Витрины магазинов. Жизнь за стеклом продолжается, люди покупают себе вещи. Мне не хочется думать. Я хочу выключить свои мозги. Дайте мне возможность в очередной раз прочистить их бутылкой спирта или стандартом димедрола. Что со мной будет, когда мне будет тридцать? Я хочу всегда и везде ходить с этим маленьким пропеллером в руках и раздувать огонь больных мыслей. Из моей головы не выходила девушка с красивыми ногами, которая мыла витрину магазина. Что я ей мог предложить? Я нищий, убогий, недоделанный студент, твердо знающий, что такое залет по-армейски и караульная служба. Ведь у меня еще нет военного билета. Меня уже не ищут. Но я уже и никому не нужен. Слава богу, что мне удалось восстановить паспорт, найти старый приписной, который у меня по счастливой случайности, по глупости не отняли в военкомате и поступить в институт. К тому времени, и Глеб досрочно вернулся из Чечни. Мы вдвоем были приняты на режиссерский факультет института культуры. Шаражкина контора. Полтора человека на место. Но другого мы бы со Всяким и не потянули. Я - дезертир и Глеб - герой войны в Чечне, награжденный медалью.
    Теперь всё не то. Глеб умер. Я остался один. А, наверное, должен был умереть я, потому что меня всё равно достанет военная прокуратура. До двадцати семи лет, когда от призывников отвязываются, еще далеко. Об амнистии ничего не слышно. Да и пофигу мне!
    
    Где же ты моя Лаура? Или лучше так - где же ты мой Петрарка? В руках у меня пропеллер, в голове у меня свобода, на лице у меня грим. Я циркач... Нет, я театрал. Я Панталоне. Я растратил ум и деньги в поисках Мальвины, девушки с голубыми волосами.
    
    Вдруг я вижу её - девушку с голубыми волосами. Она стоит на обочине дороги, в короткой юбке, наполовину застегнутой блузке. В руке полуистлевшая сигарета. Она глубоко затянулась, выдохнула дым и улыбнулась. Во рту у неё золотая фикса. У девушки с голубыми волосами во рту золотая фикса. От неё исходит аромат самки. Эта девушка должна быть моей.
    Я подхожу ближе к моей Мальвине.
    -- Выходите за меня замуж, мадмуазель, -- говорю я нежно, прижимаю её руку к своему сердцу, припадаю на колено.
    Мальвина от неожиданности захлебнулась сигаретным дымом, некрасиво засмеялась, оглянулась по сторонам, почесала себе голень, потрогала себя за нос, поиграла глазами.
    -- Зашибись, -- сказала она.
    Я же настаивал:
    -- Я люблю вас, мадмуазель! Жить без вас не могу! Я бы всё отдал за ночь с вами.
    -- У тебя деньги есть, красавчик?
    -- Зачем нам деньги? Когда мы вырвемся с тобой на свободу, нам не нужны будут деньги. У нас появится всё, что необходимо на данный момент -- чистый воздух, хрустальная вода и литровая бутылка спирта. И мы вдвоем летим на белой простыне.
    Я поднял её на руки, и мы оторвались от земли, полетели сквозь облака. Её короткая юбка развивалась на ветру. Она мешала нам. Я сорвал её с Мальвины. И мы стали еще свободнее. Я сорвал с неё блузку. И мы стали еще свободнее. Я снял с неё трусики. И стало, вообще.... Она осталась в одних босоножках. Парить в облаках - это блаженство для молодоженов, каковыми мы являлись. Мальвина стала моей женой. Она улыбалась во весь блестящий рот. Её фикса играла на солнце. Нам не нужны деньги. Мы отказываемся от этого бога двадцатого столетия. Таким образом мы протестуем. Протестую я - пьяный студент и дезертир, и она - девушка с голубыми волосами, кобылица необъезженная, жемчужина насверленная. Она стала моей женой. Я ей сделал сегодня официальное предложение, а потом - кунилингус. Наша любовь выше подозрений.
    
    Остановилась белая, как смерть машина. Медленно открылась дверь. Лысоватый, выхолощенный мужчина выбрался из автомобиля. Мефистофель, Воланд или просто юрист. На нем костюм цвета кофе с молоком. На ногах лакированные коричневые штиблеты. На безымянном и среднем пальцах правой руки золотые с бриллиантами в десятки каратов перстни. Подошел к нам с Мальвиной походкой вразвалочку и у меня спросил:
    -- Сколько стоит девушка с голубыми волосами?
    Я взял Мальвину за руку, крепко-крепко сжал и тихо произнес:
    -- Девушка не продается.
    Он посмотрел на нас с подозрением, сплюнул на асфальт, эффектно развернулся и пошел, посвистывая, назад к машине.
    -- Двадцать баксов, -- неожиданно сказала Мальвина, -- но в другой раз, я ваша навеки. До свидания!
    
    И мы с девушкой пошли. Пошли сквозь облака, сквозь столетия. Это был наш маленький космос, или пусть даже хаос. Это была наша свобода, или пусть даже воля. Это была наша нищета, или пусть даже богатство. Мы живем теперь в демократическом обществе. У нас есть самое главное - ВЫБОР. Мы выбираем по себе женщину, религию, дорогу... Всякую фигню выбираем.
    
    Мы летели вдоль экватора на юг. Я рассказывал ей самые разные истории о любви, о гармонии, о счастливой жизни моего дедушки, которого звали Марк Твен. У меня было такое ощущение, что мы знаем друг друга сто лет. Она ежеминутно улыбалась и во рту блестела золотая фикса. Девушка с голубыми волосами стала моей навеки. Время остановилось. Сбылась мечта. Я выбросил всё лишнее из головы. Это же счастье, что можно обойтись без димедрола и спирта. Я читал Мальвине офигительные стихи:
    -- Я пишу и охаю, Граждане-Товарищи,
    у моей возлюбленной взорвалось влагалище.
    Как оно бабахнуло брызги во все стороны.
    Послетались на халяву вороны.
    Каркают поскудные... Чуть глаза не клюнули.
    А я их гадов стульями,
    а что делать?...
    Хлопнул дверью и ушел на все четыре стороны.
    Пусть с говном тебя сожрут вороны.
    Уже на небосклоне появилась аппетитная луна. Я сильно проголодался. Но не подал виду.
    -- Я люблю, когда женщина мочится, -- зачитал я снова стихи, --
    и трусы её пахнут мочой.
    И так хочется, хочется, хочется
    к голой жопе прижаться щекой.
    Мальвине такая поэзия очень понравилось. В конце концов, я признался, что не пишу стихов, что это всё чужие вирши. Но девушка с голубыми волосами нисколько от этого не расстроилась. Мы летели дальше.
    
    Потом я любил её. Любил её раком, сверху, снизу, стоя... Я никак не мог кончить. Мне уже всё осточертело к чертовой бабушке. Но ей было хорошо. Она сначала говорила: "Еще. Еще" Потом просто стонала. Потом стала изображать, что её еще не надоело. Потом стала скучать. Я же всё старался. Я ненавидел себя в этот момент. Мне непременно нужна разрядка. Я выдыхался. Вдруг Мальвина аккуратно легла, приостановила меня и тихо на ушко сказала:
    -- Подожди. Не спеша ложись на меня. И медленно: раз, два, раз, два, раз, два, раз, два...
    Я за год студенчества очень неплохо даже научился трахаться.
    -- Раз, два... раз, два...
    
    Часовой обязан бдительно охранять и стойко оборонять свой пост...
    Раз, два... Раз, два...
    -- Ты кончил? - спросила меня Мальвина.
    -- Нет. Я устал, -- вымолвил я и погрузился в сон.
    
    -- Ладно. Мой звездный мальчик, -- поцеловала меня Мальвина ближе к обеду, от чего я проснулся, -- вставай, тебе пора домой.
    -- Жалко, что вчера с нами не было Глеба, -- не задумываясь, ответил я.
    -- Ты хороший парень, но мне нужно идти на работу, -- подкинула ко мне поближе мою одежду Мальвина.
    -- А я не люблю работать, -- сказал я и стал одеваться.
    -- Я тоже.
    -- Как мы с тобой похожи, девушка с голубыми волосами.
    Она подошла ко мне ближе и крепко-крепко поцеловала меня в губы, потом вытерла помаду и шепотом спросила:
    -- Ты не брезгуешь мной?
    -- Я люблю тебя.
    Мальвина присела рядом со мной, раздвинула ноги, подняла короткую юбку, под которой ничего не оказалось, и сказала:
    -- Поцелуй меня еще туда.
    Я выполнил её пожелание. Она расцвела в улыбке, показала мне золотую фиксу, погладила меня по щеке и сказала:
    -- Приходи ко мне завтра утром. Расскажешь еще раз про твоего дедушку Марка Твена.
    -- Но у меня же нет денег.
    -- Зачем нам деньги? Приходи просто так.
    Напоследок я подарил Мальвине свою находку "Героя нашего времени". Она недоверчиво на меня посмотрела. Я же в защиту сказал:
    -- Нашел на скамейке. Думаю - зачем это мне?.. Ты знаешь, какие Лермонтов замечательные матерные стишки писал, ничуть не хуже, чем Пушкин.
    -- Я не читаю книг. Телевизор смотрю.
    -- Я тоже мало читаю. Увы. Я люблю смотреть порнографию. А ты?
    -- А мне нравятся сериалы.
    -- У тебя красивые волосы.
    -- Спасибо.
    -- Ну, пока.
    -- Пока.
    Мальвина похожа на букву "З". Такая же эрогенная.
    
    Я вышел на улицу и подумал, что в моей конституции на особом месте должен стоять параграф разрешающий проституцию. Доходы от этого бизнеса должны быть очень большими. Будет чем пополнить федеральный, областной или городской бюджеты. Каждой проститутке, в конце концов, нужно выдать по трудовой книжке. Эти вольнолюбивые девушки должны пользоваться всеми льготами и привилегиями полноправных граждан. Самая древняя профессия должна стать самой законной. Свою новую конституцию я посвящу девушке с голубыми волосами. Хотя раньше я обещал посвятить её Надежде...
    
    ИСТОРИЯ ВОСЬМАЯ: ностальгическая.
    
    О ТОМ, КАК МАРТИН С ВАНЕЙ ПОПАЛИ В МИЛИЦИЮ, И ЧТО ИЗ ЭТОГО ВЫШЛО.
    24-25-26 мая, 1996 г., г. Кемерово.
    -- Позвольте пригласить на трибуну министра финансов для доклада о проекте федерального закона о федеральном бюджете на 1996 год. Он официальный представитель Правительства. Содоклад - председателя Комитета по бюджету, налогам, банкам и финансам Михаила Михайловича Задорнова. А также выступление председателя Счетной палаты Российской Федерации Хачима Мухамедовича Кармокова. Я предлагаю, что министру финансов мы тоже зададим вопросы, произведя предварительную запись для них.
    Прошу вас, Владимир Георгиевич.
    Таким было вступительное слово И.П. Рыбкина на заседании первого созыва Государственной Думы Федерального Собрания РФ 13 октября 95 года. Сходка.
    А дальше - погнали наши городских. Негативные явления в банковской сфере. Дефицит бюджета. Динамика инфляции. Внешние заимствования. Прочие перетрубации.
    -- Завершайте, прошу вас, -- сказал Рыбкин и динамично постучал пальцами по столу.
    -- А сколько будет "дважды-два", господин Рыбкин? -- спросил его я и тоже постучал пальцами по столу.
    -- Завершайте, прошу вас, -- продублировал Рыбкин. - Это не однозначный вопрос, господин Мартин. Мне кажется, следует отметить, что объем доходов от заимствования средств на внутреннем рынке в проекте бюджета на 1996 год в 1,5 раза превышает показатель, предусмотренный в законе "О федеральном бюджете на 1995 год". Учитывая, что рынок государственного долга развивается достаточно динамично путем вовлечения новых финансовых технологий...
    Я достал из кармана стирательную резинку и старательно стер Рыбкина из зала заседаний, потом стер Кармакова, потом Панскова, и, напоследок, Задорнова. И нарисовал простым карандашом во весь зал заседаний большую письку. Я ненавидел нашу прогнившую экономику. Я ненавидел цифру 81,8 триллиона рублей, что составляло дефицит федерального бюджета. Я бы встал, прочитал свой доклад по проекту федерального бюджета, но в зале заседаний никого не осталось. А о чем говорить с большой писькой? Не о чем.
    
    -- Март, Март, -- толкал меня в бок Ваня Солнцев, -- что ты тут делаешь?
    Я лежал на асфальте в детском городке.
    -- Где ты пропадал? - попытался поднять меня Ваня.
    Оказалось, что меня прямо заискались. Я как сквозь землю провалился. Я исчез из общаги, но не исчез из мира. И теперь лежу в детском городке во дворе дома на Бульваре Строителей.
    -- Ваня, это Бульвар Строителей? - приподнялся я на локте.
    -- Это Кировский, Март.
    -- Далеко меня занесло. Меня вчера пытались арестовать. Но я кричал, что Борис Березовский мой хороший знакомый.
    Я наконец-то дал себя поднять и сказал:
    -- Купи мне бутылку пива, Вань.
    Ваня без лишних разговоров побежал в ближайший ларек за пивом. Я же постепенно приводил свою одежду в порядок. Ваня принес бутылку "Жигулевского". Я откупорил её дверным ключом, с жадностью присосался к горлышку, сделал десяток жадных глотков. Отдышался, глубоко вздохнул и сказал:
    -- Мы, Ваня, с господином Березовским вчера поругались. Я сказал, что не нужно выводить снова Бориску на царство. А он меня не послушал.
    Ваня убрал с моего плеча соринку и сказал:
    -- Тебя мама ищет, Март.
    -- Мама, моя добрая милая мама! Она даже предположить не может, чем я тут занимаюсь. Она приняла, как должное, что я дезертировал из армии. Она меня спасла. Мне сделали новый паспорт. Я со старым приписным поступил в этот гребаный институт. Я из солдатов пошел прямо в студенты. Она верит в мои силы. А я слабый. Я постоянно чего-то ищу. На хрена мне это надо, Вань?
    -- Всё будет в порядке, Март. Еще нужно совсем немного подождать. Чуть-чуть, -- успокаивал меня Ваня и щупал мне пульс.
    -- Когда же, Вань? Когда? Березовский мне вчера пообещал, что спросит у Бориса Николаевича, когда мы заживем по-людски. А ты знаешь, Вань, что мы с Глебом стреляли по арабским парашютистам. После этого меня выгнали из общежития. А я ведь родину защищал.
    Ваня стал оглядываться по сторонам. Недалеко появилась группа молодых людей.
    -- Пойдем отсюда, -- сказал Ваня.
    -- В этой жизни не нужно никого боятся. Как только начинаешь бояться, люди это чувствуют. Потом бывает хуже.
    -- Идем уже.
    И мы пошли. Вдруг один из молодых людей окликнул нас:
    -- Братаны, погодь маленько.
    Я остановился, Ваня тоже.
    Ко мне подошел бритоголовый пацан лет шестнадцати, нарочито замигал глазами, уставился на меня исподлобья, поиграл пальчиками и как мог деловито сказал:
    -- Угости сигареточкой, братан.
    У меня после вчерашнего не было даже спичек.
    Я посмотрел на испуганного Ваню, вспомнил, что он не курит, и сказал:
    -- Извини, браток, нету.
    -- Какой я тебе - браток, -- выдал бритоголовый.
    Нас с Ваней уже окружали со всех сторон. Сбоку от меня встал крепкий цыганенок, с другого бока еще какой-то сморщенный сопляк, позади него еще кто-то.
    Бритоголовый засунул руки в брюки. На сей раз, поиграл пальцами в карманах и запел старую престарую песню:
    -- Ты черт или бродяга? - заулыбался он.
    -- Ты Урсачего знаешь? - задал мне вопрос с боку цыган.
    -- Нет, не знаю, -- ответил я, -- А что он политик?
    -- Он вор, -- сказал с улыбкой цыган.
    -- А вы кто? - спросил я.
    -- Здесь вопросы я задаю, -- вмешался бритоголовый и добавил, -- ты черт или бродяга?
    Я же со всего маху, что, было, мочи двинул ему кулаком в нос и громко крикнул:
    -- Я Березовского знаю.
    И нас с Ваней стали метелить. Как будто на Родине побывал. Как будто в Анжерке. Сначала я сопротивлялся и давал отпор, потом смирился. Нас били долго. Минут двадцать. Их было четверо. Четверо молодых пацанов. Они точно были младше нас года на четыре. Но нас было только двое, тем более что Ваня особого сопротивления не оказывал. Потом приехала на двух Уазиках милиция. Забрали всех семерых, включая дедушку, который пытался прекратить безобразия и кричал:
    -- Это что тут "за ёб твою мать" происходит!? Хулиганы! Куда Ельцин смотрит?! Безобразие! Вот пришли бы коммунисты к власти... Порядку не хватает. Ишь, свобода! Стервецы!
    
    Сижу за решеткой в темнице сырой
    вскормленный в неволе орел молодой.
    Да нет, я не орел, я ворон-пиздоед, который всё любит на халяву. В одной клетке со мной посадили цыганенка. Мы сначала, как заядлые враги, молчали, потом разговорились. Он оказался неплохим малым. От скуки в залупу полезли. Время такое.
    -- Мы ничем не занимаемся, бездельничаем. У меня четыре брата, двое сидят. Мне тоже потом придется, -- с тихой грустью в голосе сказал цыганенок.
    -- У тебя мать - цыганка? -- спросил я.
    -- Мать - русская. У отца цыганская кровь замешана.
    -- Цыганская кровь сильнее.
    -- Меня всегда в школе дразнили. Даже учителя называли "цыганщиной". Я мстил. Срывал уроки. Доигрался до того, что выгнали с седьмого класса.
    Я нашел в кармане несколько подсолнечных семечек, две штучки взял себе, а две отдал цыгану.
    Какие вкусные это были семечки! Мне не забыть их вкуса никогда. Мы говорили и молчали, молчали, а потом опять говорили. Ближе к утру, мой новый приятель тихо спел мне старую цыганскую песню, которую ему в детстве напевал отец. После невольной паузы цыган рассказал, о чем она. Это история молодого человека, который влюбился в дочь цыганского барона. Всё закончилось трагически: молодого человека убили братья девушки, а девушка бросилась с обрыва в реку. Красиво. Цыган похож на букву "К". Букву чистоты и неопределенности.
    Я рассказал ему о том, что пишу новую конституцию. Мы подружились с цыганом. Изредка под окном я слышал возглас обкуренного солдата, который попеременно кричал: "Аллах агбар!" и "Христос воскрес!" Потом я рассказал Цыгану, как мой друг Мартин служил в Чечне и как я дезертировал из армии. Потом мне пришло в голову написать письмо президенту Ельцину. "Уважаемый Борис Николаевич! Вам опять пишет Мартин. У меня опять претензия к нашему с вами государству. Менты без разбору всех запихали в одну машину и привезли в отделение. Мы уже целую ночь сидим в милиции. Меня посадили с цыганом. До этого мы с ним выясняли отношение, а теперь беда нас сблизила, и мы подружились. Борис Николаевич, меня интересует - почему менты берут всех без разбора? Очень часто страдают невинные люди. Милиция должна работать по другому. Борис Николаевич, я уже два часа хочу в туалет. А мне говорят: "Сиди". Фашисты!". Борис Николаевич пишет ответ: "Дорогой Мартин! Рад, что ты снова нашел время сообщить мне о своих делах. В милиции у нас на самом деле не всё ладно. Но это издержки. Вот погоди, скоро заживем мы с тобой, как полагается. Будешь ты, как сыр в масле кататься. Мне бы только на второй срок пройти. Мы с тобой вместе пить бросим. Правда, Мартин? А если менты тебя в сортир не пускают, так ты терпи. Будет время и милиция будет другая. Мне бы только на второй срок избраться. Я и войну в Чечне заканчиваю, Мартин. Ну, давай. Будь здоров!" Так прошла ночь.
    
   Окончание: